2198
13
34 года назад, не стало великого актера и поэта В.С. Высоцкого.
Он был безоговорочным кумиром нескольких поколений советских людей, а потом россиян, и сейчас его строчки вроде «лучше гор могут быть только горы» или «жираф большой — ему видней» знают даже те, кто их никогда не слышал. Что лишний раз доказывает: поэт в России — больше чем поэт. Особенно, если он при этом еще и певец…
Он был безоговорочным кумиром нескольких поколений советских людей, а потом россиян, и сейчас его строчки вроде «лучше гор могут быть только горы» или «жираф большой — ему видней» знают даже те, кто их никогда не слышал. Что лишний раз доказывает: поэт в России — больше чем поэт. Особенно, если он при этом еще и певец…
Для нас же Высоцкий был неотъемлемой частью повседневной жизни, несмотря на то что осознание его значимости пришло уже после его смерти. Вписался он в круг наших интересов как-то незаметно. Мы ещё не знали имён кинозвёзд и не запоминали слова песен, а уже смотрели «Ну, погоди!», где в первых же кадрах волк карабкается по верёвке на балкон под музыку из «Вертикали». (Кстати, озвучивать этого персонажа, согласно первоначальной задумке режиссера, должен был именно Высоцкий, а не Папанов, и образ срисовывался фактически с него!)
Высоцкого слушали на кассетниках и проигрывателях герои некоторых фильмов из школьной жизни. Ну а когда пришло время для взрослого кино, трудно было не попасть под обаяние ершистого сыщика Глеба Жеглова из сериала «Место встречи изменить нельзя», пусть и перемудрившего немного в истории с подброшенным кошельком и склонного подозревать невиновных, но честного, смелого и мужественного.
В девять лет фильмы смотрят не ради играющих в них актёров, а ради интересной истории. Поэтому, не зная исполнителя роли нашего любимого героя, мы уже жили в эпоху Высоцкого.
Высоцкого слушали на кассетниках и проигрывателях герои некоторых фильмов из школьной жизни. Ну а когда пришло время для взрослого кино, трудно было не попасть под обаяние ершистого сыщика Глеба Жеглова из сериала «Место встречи изменить нельзя», пусть и перемудрившего немного в истории с подброшенным кошельком и склонного подозревать невиновных, но честного, смелого и мужественного.
В девять лет фильмы смотрят не ради играющих в них актёров, а ради интересной истории. Поэтому, не зная исполнителя роли нашего любимого героя, мы уже жили в эпоху Высоцкого.
×
Жил в эту эпоху и взрослый мир, но почему-то делал вид, будто этого не замечает. Правда иногда всплывала только на уровне тайных знаков для узкого круга знатоков. Допустим, идёт по телевизору программа «Служу Советскому Союзу!» – еженедельный слащавый рекламный ролик министерства обороны длиной в целый час, и где-то ближе к концу начинается сюжет о плановых учениях в Северокавказском военном округе.
В течение пяти минут камера показывает, как рота десантников, состоящая, конечно же, из одних только отличников боевой и политической подготовки, проваливаясь по колено в вязкий снег, штурмует горный перевал, а за кадром звучит: «Если друг оказался вдруг и не друг, и не враг, а так…» И на календаре 25 января – день рождения опального барда, и всем знаком этот хриплый голос, и понятно, почему именно сегодня и именно в таком контексте….
По той же причине – без громких анонсов, но всегда с расчётом на успех, телевидение регулярно в июле и в январе показывало то «Место встречи», то «Маленькие трагедии», то «Хозяина тайги». А на витринах всех пластиночных магазинов, на самом видном месте красовался скромно оформленный, лишённый всяких предисловий и аннотаций диск «Владимир Высоцкий. Песни».
Пластинки состояли из записанных с джазовым ансамблем «Мелодия», отчасти тщательно отцензурированных, отчасти позаимствованных из фильмов песен. Но почему-то даже мне, тринадцатилетнему школьнику, ничего не смыслившему в поэзии, сразу бросилось в глаза, насколько всё это непохоже на слышанное прежде. Всё-таки как бы комсомольская пресса не стыдила западный шоу-бизнес за все смертные грехи, массовая советская песня вполне соответствовала распространенному в западной поп-музыке понятию «изи лиснинг» (от англ. «easy listening» – «лёгкое слушание, ненавязчивое восприятие»).
В течение пяти минут камера показывает, как рота десантников, состоящая, конечно же, из одних только отличников боевой и политической подготовки, проваливаясь по колено в вязкий снег, штурмует горный перевал, а за кадром звучит: «Если друг оказался вдруг и не друг, и не враг, а так…» И на календаре 25 января – день рождения опального барда, и всем знаком этот хриплый голос, и понятно, почему именно сегодня и именно в таком контексте….
По той же причине – без громких анонсов, но всегда с расчётом на успех, телевидение регулярно в июле и в январе показывало то «Место встречи», то «Маленькие трагедии», то «Хозяина тайги». А на витринах всех пластиночных магазинов, на самом видном месте красовался скромно оформленный, лишённый всяких предисловий и аннотаций диск «Владимир Высоцкий. Песни».
Пластинки состояли из записанных с джазовым ансамблем «Мелодия», отчасти тщательно отцензурированных, отчасти позаимствованных из фильмов песен. Но почему-то даже мне, тринадцатилетнему школьнику, ничего не смыслившему в поэзии, сразу бросилось в глаза, насколько всё это непохоже на слышанное прежде. Всё-таки как бы комсомольская пресса не стыдила западный шоу-бизнес за все смертные грехи, массовая советская песня вполне соответствовала распространенному в западной поп-музыке понятию «изи лиснинг» (от англ. «easy listening» – «лёгкое слушание, ненавязчивое восприятие»).
Это значит, что эстрадный хит должен создавать приятный фон для работы и отдыха, но ничем не отвлекать, не раздражать, не загружать сложными мыслями. Никаких неожиданных сюжетных поворотов в текстах, никакого намёка на психологию! Абстрактный Он – без возраста, профессии и почти без половых признаков, любит такую же абстрактную Её, а она танцует с другим – вот и всё содержание!
Высоцкий же предлагал совсем другую лирику: «Укр-р-раду, если кр-р-ража тебе по душе! Зря ли я столько дней р-разбазарил?..» – в этой рычащей первобытной страсти присутствовало куда больше правды, личного опыта и понимания, что для настоящей любви не должно быть ни границ, ни предрассудков.
Ещё удивительнее обстояло дело с военными песнями. Вроде бы все уже привыкли и не удивлялись, что в большей части музыкальных посвящений героям Великой Отечественной действовали не люди, а на минуту ожившие памятники, и если кто-то из поэтов-песенников осмеливался описывать «праздник со слезами на глазах» или как «враги сожгли родную хату», у них начинались большие проблемы. А тут в песне «Он не вернулся из боя» солдат переживает гибель однополчанина, которого при жизни недолюбливал, не понимал… Негероический сюжет какой-то – а почему-то зацепил крепко, больно!
Вообще, все герои Высоцкого жили в мире, где не было однозначных ответов на вопросы, где каждый сам выбирает, лезть ему в гору или умирать дома от водки и от простуд, иметь своё мнение или полагаться на подсказки тех, «кому видней», делать добрые дела здесь и сейчас или дождаться следующей инкарнации… В этом мире живёт каждый подросток – и потому плёнки Владимира Семёновича крутились на всех магнитофонах наряду с подпольными советскими и модными зарубежными рок-группами.
Он оказался единственным из бардов, которого мои ровесники сразу признали своим кумиром. Наверное, Галич, благодаря своей вопиющей немузыкальности, был куда сложнее и ближе к большой литературе, но его реальность для начала 80-х уже казалась уходящей натурой. Окуджава с его призывами говорить комплименты казался слишком благостным, Ким – чересчур наивным, недаром же его «Рыбу-кит» так часто распевали в детских телепрограммах,
Высоцкий же предлагал совсем другую лирику: «Укр-р-раду, если кр-р-ража тебе по душе! Зря ли я столько дней р-разбазарил?..» – в этой рычащей первобытной страсти присутствовало куда больше правды, личного опыта и понимания, что для настоящей любви не должно быть ни границ, ни предрассудков.
Ещё удивительнее обстояло дело с военными песнями. Вроде бы все уже привыкли и не удивлялись, что в большей части музыкальных посвящений героям Великой Отечественной действовали не люди, а на минуту ожившие памятники, и если кто-то из поэтов-песенников осмеливался описывать «праздник со слезами на глазах» или как «враги сожгли родную хату», у них начинались большие проблемы. А тут в песне «Он не вернулся из боя» солдат переживает гибель однополчанина, которого при жизни недолюбливал, не понимал… Негероический сюжет какой-то – а почему-то зацепил крепко, больно!
Вообще, все герои Высоцкого жили в мире, где не было однозначных ответов на вопросы, где каждый сам выбирает, лезть ему в гору или умирать дома от водки и от простуд, иметь своё мнение или полагаться на подсказки тех, «кому видней», делать добрые дела здесь и сейчас или дождаться следующей инкарнации… В этом мире живёт каждый подросток – и потому плёнки Владимира Семёновича крутились на всех магнитофонах наряду с подпольными советскими и модными зарубежными рок-группами.
Он оказался единственным из бардов, которого мои ровесники сразу признали своим кумиром. Наверное, Галич, благодаря своей вопиющей немузыкальности, был куда сложнее и ближе к большой литературе, но его реальность для начала 80-х уже казалась уходящей натурой. Окуджава с его призывами говорить комплименты казался слишком благостным, Ким – чересчур наивным, недаром же его «Рыбу-кит» так часто распевали в детских телепрограммах,
Визбор, Клячкин и Городницкий вообще не вызывали никаких эмоций, поскольку для их понимания нужен был какой-то другой жизненный опыт. А песни Высоцкого, имевшие хождение исключительно на самиздатовских кассетах, помимо всего прочего содержали немало информации, которой не найдёшь ни в газетах, ни в книгах.
Скажем, песня «Все срока уже окончены» рассказывала о том, как в начале войны на фронт прямо из лагерей призывали уголовников. О том, какие масштабы имело это явление, мы прочтём значительно позже – в «Сучьей войне» Варлама Шаламова. А тогда потрясением было узнать хотя бы об одном подобном факте.
Или вот ещё – эпизод битвы за Кавказ, когда наш боец вдруг вспоминает: «А до войны вот этот склон немецкий парень брал с тобою. Он падал вниз, но был спасён, а вот сейчас, быть может, он свой автомат готовит к бою…». В недолгий период, когда дружба Советского Союза с нацистской Германией переживала расцвет, немецкие альпинисты действительно совершали восхождения вместе с советскими, благодаря чему многому научились и неплохо подготовились к походу на южном направлении. Но где ещё можно было узнать такие подробности, если сама тема пакта Молотова-Риббентропа не подлежала обсуждению?
А ещё Высоцкий поражал воображение своей энциклопедической универсальностью. Не было эпохи, в которую бы он не переносился мысленно – от каменного века до далёкого будущего, когда можно будет запросто поболтать с представителями внеземных цивилизаций, не было профессии, о которой он бы не спел – от вора-карманника до шофёра-дальнобойщика, не было характера и настроения, которых бы не мог передать средствами поэзии и музыки.
Скажем, песня «Все срока уже окончены» рассказывала о том, как в начале войны на фронт прямо из лагерей призывали уголовников. О том, какие масштабы имело это явление, мы прочтём значительно позже – в «Сучьей войне» Варлама Шаламова. А тогда потрясением было узнать хотя бы об одном подобном факте.
Или вот ещё – эпизод битвы за Кавказ, когда наш боец вдруг вспоминает: «А до войны вот этот склон немецкий парень брал с тобою. Он падал вниз, но был спасён, а вот сейчас, быть может, он свой автомат готовит к бою…». В недолгий период, когда дружба Советского Союза с нацистской Германией переживала расцвет, немецкие альпинисты действительно совершали восхождения вместе с советскими, благодаря чему многому научились и неплохо подготовились к походу на южном направлении. Но где ещё можно было узнать такие подробности, если сама тема пакта Молотова-Риббентропа не подлежала обсуждению?
А ещё Высоцкий поражал воображение своей энциклопедической универсальностью. Не было эпохи, в которую бы он не переносился мысленно – от каменного века до далёкого будущего, когда можно будет запросто поболтать с представителями внеземных цивилизаций, не было профессии, о которой он бы не спел – от вора-карманника до шофёра-дальнобойщика, не было характера и настроения, которых бы не мог передать средствами поэзии и музыки.
Ну, и, конечно же, подача песенного материала. Называйте это как угодно – драйвом, эмоциональным взрывом, привычкой работать на износ, но такой энергетики у других бардов почему-то не наблюдалось. И весь феномен русского рока, выращенного и взлелеянного моим поколением, имел ярко выраженные «высоцкие» корни. Макаревич и Градский – особенно в саундтреке к фильму «Узник замка Иф», Шевчук и Башлачёв, Кинчев и Летов – каждый почувствовал и пропустил это через себя как-то по-своему, каждый взял из этой сокровищницы что-то близкое лишь ему.
Кому-то ближе эстетика «обнажённого нерва», кому-то – философский взгляд на жизнь, но все они – выпускники одной и той же школы, продолжатели одного общего дела. От Высоцкого произошла и значительная часть так называемого «русского шансона», а также кое-кто из звёзд «восьмидесятнической» поп-эстрады – по крайней мере Олег Газманов точно бы не написал и половины своих песен, имея других предшественников.
Жаль только, что оценить творчество барда с литературной точки зрения у нас возможности не было. Единственный – причём изданный уже посмертно, сборник стихов «Нерв» – карманного формата, в красной обложечке и с предисловием самого Роберта Рождественского, поставить у себя на книжную полку дома могли только немногие избранные. Остальные, если посчастливится, ксерили или распечатывали тексты на машинке.
Помню, как однажды знакомый приволок мне толстую кипу машинописных листов – самиздатовскую копию «Нерва», и оставил на пару дней почитать и, может быть, перепечатать. Поскольку машинка у меня появилась всего каких-то месяца три назад, и печатать на ней я даже одним пальцем ещё не умел, было очень жаль, что с подобной работой мне не справиться.
Кому-то ближе эстетика «обнажённого нерва», кому-то – философский взгляд на жизнь, но все они – выпускники одной и той же школы, продолжатели одного общего дела. От Высоцкого произошла и значительная часть так называемого «русского шансона», а также кое-кто из звёзд «восьмидесятнической» поп-эстрады – по крайней мере Олег Газманов точно бы не написал и половины своих песен, имея других предшественников.
Жаль только, что оценить творчество барда с литературной точки зрения у нас возможности не было. Единственный – причём изданный уже посмертно, сборник стихов «Нерв» – карманного формата, в красной обложечке и с предисловием самого Роберта Рождественского, поставить у себя на книжную полку дома могли только немногие избранные. Остальные, если посчастливится, ксерили или распечатывали тексты на машинке.
Помню, как однажды знакомый приволок мне толстую кипу машинописных листов – самиздатовскую копию «Нерва», и оставил на пару дней почитать и, может быть, перепечатать. Поскольку машинка у меня появилась всего каких-то месяца три назад, и печатать на ней я даже одним пальцем ещё не умел, было очень жаль, что с подобной работой мне не справиться.
К счастью, в начале перестройки в свет вышло второе издание, ставшее куда более доступным широким массам – в том числе и мне. В студенческие годы, с какой бы иронией я ни относился к разным приметам и суевериям, в одну примету я верил твёрдо – на экзамене меня ждёт удача, если в сумке между учебниками и конспектами будет лежать «Нерв».
И пускай голова гудит после бессонной ночи, и все мысли вразброд, и содержания половины билетов ты не помнишь – перед тем, как шагнуть за дверь аудитории, пристройся где-нибудь в коридоре у окна, чтобы пробежать по строчкам открытой наугад страницы:
Посмотрите! Вот он без страховки идет!
Чуть правее наклон – упадет, пропадет!
Чуть левее наклон – все равно не спасти!..
Но, должно быть, ему очень нужно пройти
четыре четверти пути!
И ты моментально становишься спокойным, сосредоточенным и готовым к любым испытаниям, что иногда даже отражается в зачётке. Кстати, некоторым нашим университетским преподавателям из числа заядлых театралов посчастливилось видеть живого Высоцкого на сцене Театра на Таганке, в том числе в ролях, которые никто не догадался зафиксировать для истории на видео. Они рассказывали, как хорош был в исполнении актёра Лопахин из «Вишнёвого сада», а мы завидовали тем, кто успел родиться на двадцать лет раньше.
Но время, которое выпало нам, предоставляло совсем другие возможности, о которых раньше невозможно было и мечтать. Где-то с 1988 года день рождения и смерти Высоцкого стали отмечать открыто и на всю катушку.
И пускай голова гудит после бессонной ночи, и все мысли вразброд, и содержания половины билетов ты не помнишь – перед тем, как шагнуть за дверь аудитории, пристройся где-нибудь в коридоре у окна, чтобы пробежать по строчкам открытой наугад страницы:
Посмотрите! Вот он без страховки идет!
Чуть правее наклон – упадет, пропадет!
Чуть левее наклон – все равно не спасти!..
Но, должно быть, ему очень нужно пройти
четыре четверти пути!
И ты моментально становишься спокойным, сосредоточенным и готовым к любым испытаниям, что иногда даже отражается в зачётке. Кстати, некоторым нашим университетским преподавателям из числа заядлых театралов посчастливилось видеть живого Высоцкого на сцене Театра на Таганке, в том числе в ролях, которые никто не догадался зафиксировать для истории на видео. Они рассказывали, как хорош был в исполнении актёра Лопахин из «Вишнёвого сада», а мы завидовали тем, кто успел родиться на двадцать лет раньше.
Но время, которое выпало нам, предоставляло совсем другие возможности, о которых раньше невозможно было и мечтать. Где-то с 1988 года день рождения и смерти Высоцкого стали отмечать открыто и на всю катушку.
Телепремьера документального фильма «Владимир Высоцкий. Монолог» казалась невероятной сенсацией – ну не было ещё случая, чтобы на главном телеканале страны в течение часа пел и говорил человек с репутацией скандалиста и вольнодумца. А он пел, шутил, иногда забывал слова или прерывал выступление для того, чтобы перенастроить гитару, но технические накладки лишь усилят эффект присутствия, впечатление, будто всё происходит в прямом эфире.
Затем появится ещё несколько десятков фильмов и программ – плохих и хороших, быстро забытых и ставших классикой документалистики. Последних, к счастью, получилось много – и лучшими из них мне лично кажутся рязановские «Четыре встречи» и трилогия Николая Солдатенкова, в которых даже тема личной жизни и внутрисемейных конфликтов подавалась корректно, без «желтушного» налёта.
В то же самое время на виниле миллионными тиражами начнёт издаваться весь хоть сколько-то поддающийся реставрации архивный аудиоматериал – сборники военных песен, несостоявшийся совместный альбом с Мариной Влади, раритетные концертники и квартирники из частных коллекций…
В течение последующих пяти лет я буду гоняться за каждым новым выпуском серии пластинок «На концертах Владимира Высоцкого», в конечном счёте соберу-таки их полный комплект и пойму, что раньше ничего не знал об этой личности, что помимо всенародно любимых и постоянно цитируемых хитов осталось очень много гениальных песен и стихов, которые просто недооценили.
Один из таких забытых шедевров – «Истома ящерицей ползает в костях…», вещь, прекрасно аранжированная и записанная для одного из французских дисков, но никогда почему-то не звучавшая на концертах. Это одновременно и пронзительная история человеческого одиночества, и жёсткое, беспощадное, детально точное описание состояния депрессии, возможно, связанной и с личным наркотическим опытом автора: «Я на коне. Толкани – я с коня! Только «не», только «ни» у меня…»
Затем появится ещё несколько десятков фильмов и программ – плохих и хороших, быстро забытых и ставших классикой документалистики. Последних, к счастью, получилось много – и лучшими из них мне лично кажутся рязановские «Четыре встречи» и трилогия Николая Солдатенкова, в которых даже тема личной жизни и внутрисемейных конфликтов подавалась корректно, без «желтушного» налёта.
В то же самое время на виниле миллионными тиражами начнёт издаваться весь хоть сколько-то поддающийся реставрации архивный аудиоматериал – сборники военных песен, несостоявшийся совместный альбом с Мариной Влади, раритетные концертники и квартирники из частных коллекций…
В течение последующих пяти лет я буду гоняться за каждым новым выпуском серии пластинок «На концертах Владимира Высоцкого», в конечном счёте соберу-таки их полный комплект и пойму, что раньше ничего не знал об этой личности, что помимо всенародно любимых и постоянно цитируемых хитов осталось очень много гениальных песен и стихов, которые просто недооценили.
Один из таких забытых шедевров – «Истома ящерицей ползает в костях…», вещь, прекрасно аранжированная и записанная для одного из французских дисков, но никогда почему-то не звучавшая на концертах. Это одновременно и пронзительная история человеческого одиночества, и жёсткое, беспощадное, детально точное описание состояния депрессии, возможно, связанной и с личным наркотическим опытом автора: «Я на коне. Толкани – я с коня! Только «не», только «ни» у меня…»
Таким же недопонятым, недослушанным – то ли из-за философской сложности, то ли из-за четко выраженного религиозного подтекста, следует считать и весь цикл песен для фильма «Бегство мистера Мак-Кинли». А сколько, если судить по начавшим выходить в 90-х собраниям сочинений, неспетого, недописанного вышло из–под всё того же пера!.. Читаешь, слушаешь – и чувствуешь себя археологом, раскопавшим неизвестную древнюю цивилизацию…
В новой, постсоветской России поначалу даже людям, выросшим на классике авторской песни, казалось, будто сам жанр превращается в ретро. То и дело приходилось сталкиваться с мнениями, будто Высоцкий уже не актуален, ибо это ведь не о нас поётся: «Возле города Пекина ходят-бродят хунвейбины…» Однако сама действительность доказывала обратное. Да, если воспринимать сатиру сорокалетней давности как зарисовку с натуры, как исторический документ, то к современному Китаю это не имеет никакого отношения.
Но если копнуть глубже – до самой сути, то у каждого времени, у каждой власти свои хунвейбины, и их совсем не китайские физиономии мы можем наблюдать на телеэкранах ежедневно в каждом выпуске новостей. «А те, кто после нас, уже едят…» – тоже вроде бы чисто совковая зарисовка про очередь у дверей ресторана , но как часто воспринимаешь эту строчку, просматривая в прессе статистические данные о том, как преуспели в экономическом развитии страны, когда-то считавшиеся отстающими от нас по всем показателям!..
А ещё я вспоминаю август 2000 года, когда вся страна в течение недели следила за безуспешными попытками спасти подлодку «Курск». Пока оставалась хоть капля надежды, что кто-нибудь из большого экипажа выжил и снова увидит солнце, в голове у очень многих – не только у меня, крутилось: «Спасите наши души! Спешите к нам!...»
В новой, постсоветской России поначалу даже людям, выросшим на классике авторской песни, казалось, будто сам жанр превращается в ретро. То и дело приходилось сталкиваться с мнениями, будто Высоцкий уже не актуален, ибо это ведь не о нас поётся: «Возле города Пекина ходят-бродят хунвейбины…» Однако сама действительность доказывала обратное. Да, если воспринимать сатиру сорокалетней давности как зарисовку с натуры, как исторический документ, то к современному Китаю это не имеет никакого отношения.
Но если копнуть глубже – до самой сути, то у каждого времени, у каждой власти свои хунвейбины, и их совсем не китайские физиономии мы можем наблюдать на телеэкранах ежедневно в каждом выпуске новостей. «А те, кто после нас, уже едят…» – тоже вроде бы чисто совковая зарисовка про очередь у дверей ресторана , но как часто воспринимаешь эту строчку, просматривая в прессе статистические данные о том, как преуспели в экономическом развитии страны, когда-то считавшиеся отстающими от нас по всем показателям!..
А ещё я вспоминаю август 2000 года, когда вся страна в течение недели следила за безуспешными попытками спасти подлодку «Курск». Пока оставалась хоть капля надежды, что кто-нибудь из большого экипажа выжил и снова увидит солнце, в голове у очень многих – не только у меня, крутилось: «Спасите наши души! Спешите к нам!...»
Высоцкий по-прежнему оставался с нами. Правда, во многом это был уже просто модный бренд, который отлично продавался. Самым верным признаком этого сделалась целая армия подражателей и псевдоучеников, ворвавшаяся в отечественный шоу-бизнес. Каюсь, я как слушатель был к их нашествию не готов, и даже какое-то время мог воспринимать всерьёз позёра и пошляка Никиту Джигурду. В начале карьеры ведь он ещё не давал волю тем понтам, по которым в основном известен сейчас, и демонстрировал недюжинный талант юмориста – недаром же за спетые в прямом эфире едкие частушки про генсека и его супругу однажды даже закрыли популярную молодёжную программу Ленинградского телевидения «Открытая дверь».
Увы, двадцать лет спустя уже всем ясно, что Джигурда – не просто не «Высоцкий сегодня», а полная противоположность Высоцкому. Достаточно уже того, что Никита Борисович на радость Андрею Малахову оборудует своё брачное ложе веб-камерами, а Владимир Семёнович насчёт подобного пиара придерживался иного мнения, о чём однажды и сказал в воображаемой пресс-конференции:
Я все вопросы освещу сполна –
как на духу попу в исповедальне!
В блокноты ваши капает слюна –
вопросы будут, видимо, о спальне…
Да, так и есть! Вот густо покраснел
интервьюер: «Вы изменяли женам?»
Как будто за портьеру подсмотрел
иль под кровать залег с магнитофоном…
Нашёл, кого стыдить! Сорок лет спустя каждый день его рождения и смерти центральные газеты будут отмечать не перечислением заслуг перед искусством, а перечнями жён и любовниц – и поди пойми, что хуже – полное забвение или такая вот память!
Увы, двадцать лет спустя уже всем ясно, что Джигурда – не просто не «Высоцкий сегодня», а полная противоположность Высоцкому. Достаточно уже того, что Никита Борисович на радость Андрею Малахову оборудует своё брачное ложе веб-камерами, а Владимир Семёнович насчёт подобного пиара придерживался иного мнения, о чём однажды и сказал в воображаемой пресс-конференции:
Я все вопросы освещу сполна –
как на духу попу в исповедальне!
В блокноты ваши капает слюна –
вопросы будут, видимо, о спальне…
Да, так и есть! Вот густо покраснел
интервьюер: «Вы изменяли женам?»
Как будто за портьеру подсмотрел
иль под кровать залег с магнитофоном…
Нашёл, кого стыдить! Сорок лет спустя каждый день его рождения и смерти центральные газеты будут отмечать не перечислением заслуг перед искусством, а перечнями жён и любовниц – и поди пойми, что хуже – полное забвение или такая вот память!
Параллельно же будет сбываться ещё одно мрачное предсказание поэта-провидца: «Мой отчаяньем сорванный голос современные средства науки превратили в приятный фальцет». Какие-то продвинутые ребята додумаются накладывать на песни, записанные под акустическую гитару, современные аранжировки и поставят производство ремиксов на поток. Получится профессионально, гладко и очень банально – но зато в формате радио «Шансон», не пускающего в эфир архаичные и технически несовершенные оригиналы. А затем начнётся эра трибъютов и пафосных мемориальных концертов, от которых станет уж совсем грустно…
Наверное, первым человеком, решившимся перепеть Высоцкого на свой лад, оказался известный московский клавишник, аранжировщик и композитор Алексей Белоносов. Дело было в 1985 году, интерпретаторы чужого материала были не в чести у публики, ждавшей свежих революционных идей, и по-своему любопытный эксперимент прошёл незамеченным. Через десять лет по инициативе Юрия Шевчука, давно уже прозванного «Высоцким в роке», был собран первый настоящий трибъют « Странные скачки» – спорный, неровный, местами просто сырой, но достойный внимания хотя бы из-за Насти Полевой, нежным детским голоском поющей что-то из «Алисы в Стране Чудес».
Потом подключились попсовики, уже почувствовавшие вкус к старым песням о главном и как раз подыскивавшие себе новую жертву. Все – от Наташи Королёвой до Бори Моисеева, гордо говорили в телекамеру, что наконец-то доросли до песен с глубоким смыслом, но, выходя на сцену, доказывали, что не доросли и вряд ли дорастут в ближайшем будущем. Многие из них просто не чувствовали эту музыку, эту поэзию и отрабатывали свои гонорары как умели.
Потом их примеру последовали барды, шансонье, драматические актёры. Теперь телевизионный караоке-бар имени Владимира Семёныча открывается дважды в год одновременно на всех каналах – и хуже этого, по-моему, могут быть только «фанерные» концерты ко Дню Победы с участием бойз-бэндов, томно поющих: «Первым делом, первым делом самолёты, ну, а девушки, а девушки потом…»
Наверное, первым человеком, решившимся перепеть Высоцкого на свой лад, оказался известный московский клавишник, аранжировщик и композитор Алексей Белоносов. Дело было в 1985 году, интерпретаторы чужого материала были не в чести у публики, ждавшей свежих революционных идей, и по-своему любопытный эксперимент прошёл незамеченным. Через десять лет по инициативе Юрия Шевчука, давно уже прозванного «Высоцким в роке», был собран первый настоящий трибъют « Странные скачки» – спорный, неровный, местами просто сырой, но достойный внимания хотя бы из-за Насти Полевой, нежным детским голоском поющей что-то из «Алисы в Стране Чудес».
Потом подключились попсовики, уже почувствовавшие вкус к старым песням о главном и как раз подыскивавшие себе новую жертву. Все – от Наташи Королёвой до Бори Моисеева, гордо говорили в телекамеру, что наконец-то доросли до песен с глубоким смыслом, но, выходя на сцену, доказывали, что не доросли и вряд ли дорастут в ближайшем будущем. Многие из них просто не чувствовали эту музыку, эту поэзию и отрабатывали свои гонорары как умели.
Потом их примеру последовали барды, шансонье, драматические актёры. Теперь телевизионный караоке-бар имени Владимира Семёныча открывается дважды в год одновременно на всех каналах – и хуже этого, по-моему, могут быть только «фанерные» концерты ко Дню Победы с участием бойз-бэндов, томно поющих: «Первым делом, первым делом самолёты, ну, а девушки, а девушки потом…»
Нет, среди кавер-версий Высоцкого встречаются очень удачные. В этих песнях есть простор для эксперимента, для актёрской импровизации, и если не стараться подражать первоисточнику, не выдавливать из себя противоестественный хрип, может получиться нечто потрясающее. На мой взгляд, самый сильный кавер в своё время сделала группа «Манго-манго» на «Солдат группы Центр». На оригинал это ни капельки не похоже. Но ребята, от которых никто не ждал ничего, кроме кавээновской клоунады, точно угадали в песне брехтовское начало, вообще очень близкое любимовскому театру – и изумительно его обыграли.
Неплохо звучат песни Высоцкого в исполнении московского актёра и барда Алексея Кудрявцева, правда, мешая ему раскрутить не менее яркие собственные сочинения. Даже Григорий Лепс, делающий далеко не всё искренне, в историю войдёт прежде всего как исполнитель «Паруса» и «Куполов» – вещей, идеально подходящих и к его мощному вокалу, и к жёстким, почти хард-роковым аранжировкам.
С выходом на экраны фильма «Высоцкий. Спасибо, что живой!» начался какой-то новый этап почитания памяти Владимира Семёновича в нашей стране, возможно, этап мифологизации. Всё-таки кино – это фабрика грёз, а не учебник истории, и даже снять такой шедевр, как «Броненосец «Потемкин» можно было лишь двадцать лет спустя после реальных событий, когда одних из прототипов уже не было в живых, а другие не имели возможности возразить, что всё было совсем не так. Не уверен, что «Живой» станет такой же классикой, но он открыл в отечественном кинематографе жанр, который на Западе процветает уже более полувека – жанр “кинобиографии звёзд».
Неплохо звучат песни Высоцкого в исполнении московского актёра и барда Алексея Кудрявцева, правда, мешая ему раскрутить не менее яркие собственные сочинения. Даже Григорий Лепс, делающий далеко не всё искренне, в историю войдёт прежде всего как исполнитель «Паруса» и «Куполов» – вещей, идеально подходящих и к его мощному вокалу, и к жёстким, почти хард-роковым аранжировкам.
С выходом на экраны фильма «Высоцкий. Спасибо, что живой!» начался какой-то новый этап почитания памяти Владимира Семёновича в нашей стране, возможно, этап мифологизации. Всё-таки кино – это фабрика грёз, а не учебник истории, и даже снять такой шедевр, как «Броненосец «Потемкин» можно было лишь двадцать лет спустя после реальных событий, когда одних из прототипов уже не было в живых, а другие не имели возможности возразить, что всё было совсем не так. Не уверен, что «Живой» станет такой же классикой, но он открыл в отечественном кинематографе жанр, который на Западе процветает уже более полувека – жанр “кинобиографии звёзд».
Предприимчивые товарищи из Голливуда уже давно сняли всё, что могли, про Рэя, Элвиса и Сида с Нэнси, порой не щадя чувств фанатов и не интересуясь мнением наследников знаменитостей. (Чего стоит одно только название – «Голый Джон Леннон»?!) У нас же всё только начинается, и если учесть, что значительная часть современной кинопродукции адресована молодым, может быть, именно сейчас у нас появилась реальная возможность рассказать им, чем мы жили и кого считали героями в годы своей юности. Недаром же после премьеры фильма качать Высоцкого из Интернета стали намного активнее!
А ещё недавно в Интернете я видел ролик, где один отмороженный фюрер, на поклон к которому ездят все нацисты России, процитировав по ходу своей речи строчку из Высоцкого, цедит сквозь зубы: «Вот жидовский гадёныш!»
Хунвейбины так нервничают потому, что боятся и ненавидят его даже мёртвым. Дитя войны, пацифист, противник любого насилия, он продолжает защищать свою родину. Забронзовевшие монументы так не умеют – в отличие от живых поэтов. Спасибо, что живой!..
«И погнал я коней прочь от мест этих гиблых и зяблых. Кони – головы вверх, но и я закусил удила. Вдоль обрыва с кнутом по-над пропастью пазуху яблок я тебе привезу – ты меня и из рая ждала!..»
Не могу судить, что в этих строках слышат типичные поклонники Басты, но думаю, что слышат что-нибудь очень важное. И есть надежда, что жизнь главного поэта нашего поколения продлится как минимум ещё лет на тридцать, как продлилась она для нас. Пятая, посмертная четверть пути, которая, если подумать, всегда самая трудная…
А ещё недавно в Интернете я видел ролик, где один отмороженный фюрер, на поклон к которому ездят все нацисты России, процитировав по ходу своей речи строчку из Высоцкого, цедит сквозь зубы: «Вот жидовский гадёныш!»
Хунвейбины так нервничают потому, что боятся и ненавидят его даже мёртвым. Дитя войны, пацифист, противник любого насилия, он продолжает защищать свою родину. Забронзовевшие монументы так не умеют – в отличие от живых поэтов. Спасибо, что живой!..
«И погнал я коней прочь от мест этих гиблых и зяблых. Кони – головы вверх, но и я закусил удила. Вдоль обрыва с кнутом по-над пропастью пазуху яблок я тебе привезу – ты меня и из рая ждала!..»
Не могу судить, что в этих строках слышат типичные поклонники Басты, но думаю, что слышат что-нибудь очень важное. И есть надежда, что жизнь главного поэта нашего поколения продлится как минимум ещё лет на тридцать, как продлилась она для нас. Пятая, посмертная четверть пути, которая, если подумать, всегда самая трудная…
Помню, первое, что я сделал после демобилизации в 1981г. , поехал на Ваганьково, там еще не было современного памятника, стояла скромная мраморная табличка, но зато народа было куча. Многие читали стихи. Прочел и я свое самое любимое...
Нежная Правда в красивых одеждах ходила,
Принарядившись для сирых, блаженных, калек.
Грубая Ложь эту Правду к себе заманила,-
Мол, оставайся-ка ты у меня на ночлег.
И легковерная Правда спокойно уснула,
Слюни пустила и разулыбалась во сне.
Хитрая Ложь на себя одеяло стянула,
В Правду впилась и осталась довольна вполне.
И поднялась, и скроила ей рожу бульдожью,-
Баба как баба, и что ее ради радеть?
Разницы нет никакой между Правдой и Ложью,
Если, конечно, и ту и другую раздеть.
Выплела ловко из кос золотистые ленты
И прихватила одежды, примерив на глаз,
Деньги взяла, и часы, и еще документы,
Сплюнула, грязно ругнулась и вон подалась.
Только к утру обнаружила Правда пропажу
И подивилась, себя оглядев делово,-
Кто-то уже, раздобыв где-то черную сажу,
Вымазал чистую Правду, а так — ничего.
Правда смеялась, когда в нее камни бросали:
— Ложь это все, и на Лжи — одеянье мое!..
Двое блаженных калек протокол составляли
И обзывали дурными словами ее.
Стервой ругали ее, и похуже, чем стервой,
Мазали глиной, спустили дворового пса:
— Духу чтоб не было! На километр сто первый
Выселить, выслать за двадцать четыре часа.
Тот протокол заключался обидной тирадой,
(Кстати, навесили Правде чужие дела):
Дескать, какая-то мразь называется Правдой,
Ну а сама, вся как есть, пропилась догола.
Голая Правда божилась, клялась и рыдала,
Долго болела, скиталась, нуждалась в деньгах.
Грязная Ложь чистокровную лошадь украла
И ускакала на длинных и тонких ногах.
Впрочем, леко уживаться с заведомой ложью,
Правда колола глаза и намаялись с ней.
Бродит теперь, неподкупная, по бездорожью,
Из-за своей наготы избегая людей.
Некий чудак и поныне за Правду воюет,-
Правда, в речах его — правды на ломаный грош:
-Чистая Правда со временем восторжествует,
Если проделает то же, что явная Ложь.
Часто разлив по сто семьдесят граммов на брата,
Даже не знаешь, куда на ночлег попадешь.
Могут раздеть — это чистая правда, ребята!
Глядь, а штаны твои носит коварная Ложь.
Глядь, на часы твои смотрит коварная Ложь.
Глядь, а конем твоим правит коварная Ложь.
Вечная память Вам , Владимир Семенович
Нежная Правда в красивых одеждах ходила,
Принарядившись для сирых, блаженных, калек.
Грубая Ложь эту Правду к себе заманила,-
Мол, оставайся-ка ты у меня на ночлег.
И легковерная Правда спокойно уснула,
Слюни пустила и разулыбалась во сне.
Хитрая Ложь на себя одеяло стянула,
В Правду впилась и осталась довольна вполне.
И поднялась, и скроила ей рожу бульдожью,-
Баба как баба, и что ее ради радеть?
Разницы нет никакой между Правдой и Ложью,
Если, конечно, и ту и другую раздеть.
Выплела ловко из кос золотистые ленты
И прихватила одежды, примерив на глаз,
Деньги взяла, и часы, и еще документы,
Сплюнула, грязно ругнулась и вон подалась.
Только к утру обнаружила Правда пропажу
И подивилась, себя оглядев делово,-
Кто-то уже, раздобыв где-то черную сажу,
Вымазал чистую Правду, а так — ничего.
Правда смеялась, когда в нее камни бросали:
— Ложь это все, и на Лжи — одеянье мое!..
Двое блаженных калек протокол составляли
И обзывали дурными словами ее.
Стервой ругали ее, и похуже, чем стервой,
Мазали глиной, спустили дворового пса:
— Духу чтоб не было! На километр сто первый
Выселить, выслать за двадцать четыре часа.
Тот протокол заключался обидной тирадой,
(Кстати, навесили Правде чужие дела):
Дескать, какая-то мразь называется Правдой,
Ну а сама, вся как есть, пропилась догола.
Голая Правда божилась, клялась и рыдала,
Долго болела, скиталась, нуждалась в деньгах.
Грязная Ложь чистокровную лошадь украла
И ускакала на длинных и тонких ногах.
Впрочем, леко уживаться с заведомой ложью,
Правда колола глаза и намаялись с ней.
Бродит теперь, неподкупная, по бездорожью,
Из-за своей наготы избегая людей.
Некий чудак и поныне за Правду воюет,-
Правда, в речах его — правды на ломаный грош:
-Чистая Правда со временем восторжествует,
Если проделает то же, что явная Ложь.
Часто разлив по сто семьдесят граммов на брата,
Даже не знаешь, куда на ночлег попадешь.
Могут раздеть — это чистая правда, ребята!
Глядь, а штаны твои носит коварная Ложь.
Глядь, на часы твои смотрит коварная Ложь.
Глядь, а конем твоим правит коварная Ложь.
Вечная память Вам , Владимир Семенович
Ссылки по теме:
- Самые высокооплачиваемые актеры 2014 года
- Нестареющему Робину Уильямсу 63!
- Смелый “трус” Георгий Вицин
- Михаил Пуговкин: Главный герой второго плана
- Шерлоку Холмсу всех времён и народов - 79
Новости партнёров
реклама
Кто кончил жизнь трагически, — тот истинный поэт!
А если в точный срок — так в полной мере!
На цифре 26 один шагнул под пистолет,
Другой же — в петлю слазил в «Англетере».
А в 33 — Христу (он был поэт, он говорил:
«Да! Не убий!» Убьёшь — везде найду, мол!)...
Но — гвозди ему в руки, чтоб чего не сотворил,
И гвозди в лоб, чтоб ни о чём не думал.
С меня при слове «37» в момент слетает хмель.
Вот и сейчас вдруг холодом подуло —
Под этот год и Пушкин подгадал себе дуэль,
И Маяковский лёг виском на дуло.
Задержимся на цифре 37. Коварен Бог —
Ребром вопрос поставил: или-или!
На этом рубеже легли и Байрон, и Рембо,
А нынешние как-то проскочили.
Дуэль не состоялась или перенесена,
А в тридцать три распяли, но не сильно,
А в тридцать семь — не кровь, да что там кровь! — и седина
Испачкала виски не так обильно.
Слабо стреляться?! В пятки, мол, давно ушла душа?!
Терпенье, психопаты и кликуши!
Поэты ходят пятками по лезвию ножа
И ранят в кровь свои босые души.
На слово «длинношеее» в конце пришлось три «е».
«Укоротить поэта!» — вывод ясен.
«И нож в него!» — но счастлив он висеть на острие,
Зарезанный за то, что был опасен!
Жалею вас, приверженцы фатальных дат и цифр!
Томитесь, как наложницы в гареме:
Срок жизни увеличился — и может быть, концы
Поэтов отодвинулись на время.
Я не терплю, когда невинных бьют.
Я не люблю, когда мне лезут в душу,
Тем более, когда в нее плюют.
Я не люблю манежи и арены,
На них мильон меняют по рублю, -
Пусть впереди большие перемены,
Я это никогда не полюблю.
Пусть впереди большие перемены,
Я это никогда не полюблю.
1.
Секунд, минут, часов – нули.
Сердца с часами сверьте!
Объявлен праздник всей Земли:
“День без единой смерти”.
Вход в рай забили впопыхах,
Ворота ада – на засове,
Без оговорок и условий
Все согласовано в верхах.
2.
Старухе Смерти взятку дали
И погрузили в забытье -
И напоили вдрызг ее
И даже косу отобрали.
Никто от родов не умрет,
От старости, болезней, от
Успеха, страха, срама, оскорблений.
Ну а за кем недоглядят,
Тех беспощадно оживят -
Спокойно, без особых угрызений.
3.
И если где резня теперь -
Ножи держать тупыми!
И если бой, то – без потерь,
Расстрел – так холостыми.
Указ гласит без всяких “но”:
Свинцу отвешивать поклоны,
Чтоб лучше жили миллионы, -
На этот день запрещено.
4.
И вы, убийцы, пыл умерьте, -
Забудьте мстить и ревновать!
Бить можно, но – не убивать,
Душить, но только не до смерти.
Конкретно, просто, делово:
Во имя черта самого
Никто нигде не обнажит кинжалов.
И злой палач на эшафот
Ни капли крови не прольет
За торжество добра и идеалов.
5.
Оставьте, висельники, тли,
Дурацкие затеи!
Вы, вынутые из петли,
Не станете святее.
Вы нам противны и смешны,
Слюнтяи, трусы, самоеды, -
У нас несчастия и беды
На этот день отменены!
6.
Не смейте вспарывать запястья,
И яд глотать, и в рот стрелять,
На подоконники вставать,
Нам яркий свет из окон застя!
Мы будем вас снимать с петли
И напоказ валять в пыли,
Еще дышащих, тепленьких, в исподнем…
Жить, хоть несильно, – вот приказ!
Куда вы денетесь от нас:
Приема нынче нет в раю Господнем.
7.
И запылают сто костров -
Не жечь, а греть нам спины,
И будет много катастроф,
А смерти – не единой!
И, отвалившись от стола,
Никто не лопнет от обжорства,
И падать будут из притворства
От выстрелов из-за угла.
8.
И заползут в сырую келью
И вечный мрак, и страшный рак,
Уступит место боль и страх
Невероятному веселью!
Ничто не в силах помешать
Нам жить, смеяться и дышать, -
Мы ждем событья в радостной истоме.
Для темных личностей в Столбах
Полно смирительных рубах:
Особый праздник в Сумасшедшем доме…
9.
И пробил час, и день возник,
Как взрыв, как ослепленье!
То тут, то там взвивался крик:
“Остановись, мгновенье!”
И лился с неба нежный свет,
И хоры ангельские пели,
И люди быстро обнаглели:
Твори, что хочешь, – смерти нет!
10.
Иной до смерти выпивал -
Но жил, подлец, не умирал.
Другой в пролеты прыгал всяко-разно,
А третьего душил сосед,
А тот – его… Ну, словом, все
Добро и зло творили безнаказно.
11.
Тихоня, паинька, не знал
Ни драки, ни раздоров:
Теперь он голос поднимал,
Как колья от заборов, -
Он торопливо вынимал
Из мокрых мостовых булыжник,
А прежде он был тихий книжник
И зло с насильем презирал.
12.
Кругом никто не умирал,
А тот, кто раньше понимал
Смерть как награду или избавленье -
Тот бить стремился наповал,
А сам при этом напевал,
Что, дескать, помнит чудное мгновенье.
13.
Ученый мир – так весь воспрял,
И врач, науки ради,
На людях яды проверял,
И без противоядий.
Вон там устроила погром,
Должно быть, хунта или клика,
Но все от мала до велика,
Живут, – все кончилось путем.
14.
Самоубийц, числом до ста,
Сгоняли танками с моста,
Повесившихся – скопом оживляли.
Фортуну – вон из колеса! -
Да! День без смерти удался -
Застрельщики, ликуя, пировали.
15.
Но вдруг глашатай весть разнес
Уже к концу банкета,
Что торжество не удалось,
Что кто-то умер где-то
В тишайшем уголке Земли,
Где спят и страсти, и стихии, -
Реаниматоры лихие
Туда добраться не смогли.
16.
Кто смог дерзнуть, кто смел посметь,
И как уговорил он Смерть?!
Ей дали взятку – Смерть не на работе!..
Не доглядели, хоть реви, -
Он просто умер от любви.
На взлете умер он, на верхней ноте.