Ах, ты, Грунюшка, моя спасительница

В последний год войны приблудился к дощатому плохенькому забору палисадника маленький жеребёнок, с раненой ногой и ободранным боком. Он испуганно и сиротливо жался к прогнившим доскам, ища опасение, а большие глаза, залепленные кусочками плотного гноя, смотрели на него застывшим ужасом перенесенного страдания и боли.

Дед на руках на руках принёс жеребенка в дом, горестно размышляя: «Как же такой кроха смог выстоять и чутьём добраться до человеческого жилья, обессилел совсем уж, бедолага. Два месяца Митрофан кружился знахарем: готовил хвойную золу, собирал сосновую смолу, мешая для присыпки ран, добывал у диких пчел мёд, делал отвары из различных лечебных трав… Рана ноги зажила быстрее, а с боком пришлось ещё провозиться с месяц: слишком глубокая была рана и рваная в клочья. Случалось так, Митрофан невольно смахивал набежавшую от жалости к животному, горячую слезу, но надеялся и верил в чудодейственную силу природы.

Жеребёнок оказался «девочкой» и он назвал юную лошадку женским именем Груня, припомнив ласку и великую доброту своей бабушки Груни Феоктистовны. Сполна питаясь заботой, лаской и любовью своего хозяина, Груня выросла высокой породистой красавицей коричневого окраса с огненным отливом. Лишь круглое пятно былой раны на боку заросло темно серой, почти черной, шерсткой, как бы напоминая страшное военное лихолетье, от которого досталось всем: и людям, и… животным.

Когда Митрофан впрягал её пахать огороды, лошадь поворачивала к нему тепло дышащую морду, прижималась к колючей небритой щеке, блестя синими пятнышками в темно-лиловых глазах. Дед знал: так она выражала свою любовь к нему и как бы беззвучно говорила: «Ничего, всем поможем…» Плату он за лошадь на брал никогда, но, если угощали кусочком сахара, не отказывался, большую долю отдавал лошади с ладони.

Однажды…

Стояла глубокая осень. Митрофан возвращался на лошади из другой деревни, где пахал последний припозднившийся огород. Там случайно повстречал фронтовика, воевавшего вместе с его сыном и видевшего как тот погиб смертью героя. Надежда на возвращение сына рухнула… Он напился ядреной самогонки. Груня, словно чувствуя едкий чужой запах, время от времени, издавала тихое, в укор, ржание, но везла хозяина домой.

Осенью темнеет рано. Лошадь пришла к дому, а свалившийся пьяный Митрофан, остался лежать в лесу. Навострив тревожно уши, не дождавшись ласковых хозяйских рук, Груня повернула назад, нюхом раздувая ноздри, она всю обратную дорогу прошла, наклонив морду низко к земле. Увидев лежащего хозяина, она радостно горделиво мотнула гривой и стала тыкать его мордой. Самогон крепко держал его сон, он даже не шевельнулся. Черноте позднего вечера скрыла силуэт человека и поглотила стан тихо стоящей рядом лошади. И вдруг… Дед тихо застонал, судорога пробежала по телу, он издал хрип, высоко поднимая грудь… Груня тревожно заржала и её животное сознание пронзила мысль: «Он спас мне жизнь, подарил любовь, я должна отплатить тем же».

Развернув телегу, лошадь помчалась в родную деревню. Инстинкт природы, тонкое чутьё и жуткий страх за хозяина не позволили ей сбиться о верной дороги. Она примчалась к одно оконной избушке, где находился медпункт на три деревни. Глубоко втянув ноздрями едва уловимый запах лекарств, лошадь стала пронзительно ржать и нервно бить копытами землю. Когда заспанная медичка появилась на пороге, кутаясь в заплатанный полушубок, Груня затрясла головой в сторону, давая понять: садись на телегу.

…Митрофан провалялся в постели две недели: сердце…, а Груня почти не отходила от окна, сквозь стекло посылая ему любовь и силу на выздоровление, исходящие от синих пятнышек преданного взгляда.

«Ах, ты, Грунюшка, моя спасительница…»